Помощник Горлохвацкой, опасливо косясь со стороны порога и не решаясь приближаться, быстро скрестил руки в особом жесте, означающем у них – прямо как у заправских мазохистов – «стоп»; на сегодня их работа окончена, слушатели могли быть свободны. Женщина окинула его пристальным взглядом и коснулась пальцами с хищно загнутыми когтями микрофона; последние три часа она провела исключительно в таком виде.
- Спасибо, что были с нами, - жизнерадостно бубнила Настасья на весь радиоэфир, и ни одна душа не упрекнула бы женщину в неискренности; звучало всё максимально правдоподобно. – Напоминаю, следующая тема дня: «Идеальный летательный предмет: какой он?», а я прощаюсь с вами до завтра. Берегите свои уши!
Когда помощник кивнул, давая понять, что связь оборвалась и все потоки ругани, накопившиеся у Насташки в течение дня, она может беспрепятственно излить, женщина сорвала с себя наушник, швырнула его через стол – несчастное устройство зависло в воздухе у самого края, медленно спланировала на пол да там и осталось – и впилась когтями в отнюдь не безупречно-гладкий стол: тонкие борозды аккурат с её стороны, свидетельствующие обо всех тех моментах, когда Настя злилась в прямом эфире и обрастала шерстью непроизвольно, пополнились ещё несколькими особо глубокими. И плевать ей, горемыке, что, если начальник поймает её за порчей казённого имущества, будет ругать: пожурит, переключит внимание на декольте Горлохвацкой да и сойдёт на нет, мы это уже проходили; а вот сорвать злость ей было просто жизненно необходимо. Ассистент, робкий вчерашний студент, разумеется, тоже подошёл бы на роль боксёрской груши, но он предусмотрительно исчез, а потому темноволосой ничего не оставалось, кроме как одарить злостью бессловесную мебель.
А ведь её карьера шла в гору так быстро и весело, припеваючи, ничем и никем не омрачённая, и всего месяцев ранее Анастасии и в голову не могло прийти, что какой-то бессовестный аноним сможет испоганить ей настроение решительно и надолго. Она благополучно вела программу, принимала звонки от верных слушателей: кто-то был настроен благодушно, кто-то - игриво и откровенно клеился к ней – среди подобной братии находились и девушки, что, впрочем, в наше время полного раскрепощения уже никого удивить не могло – находились и мрачно настроенные, желающие жаркого спора товарищи; все они получали, кто что желал – беседы ли, лести, контраргументов, всё у Настеньки находилось быстро, всё она выдавала уместно и в меру, не вдаваясь в подробности и нюансы, в коих не смыслила, но кривая неизменно выводила. А сколько раз незнакомые люди (а быть может, и не люди вовсе) пытались назначить ей свидание, а как приятно было слушать, как некий мужчина впечатляющим баритоном зачитывал ей авторские стихи – о ней, о Горлохвацкой! Настасья, разумеется, пользовалась любой возможностью повздыхать да пожалиться, как трудно знаменитости в лучах собственной славы жить, как это утомительно, тяжело и  прочее и прочее, но всё душой кривила: ей было приятно чужое внимание и в равной степени недостаточно оного. Право, дураки эти телевизионщики, что не приняли её на работу: вона как девица на радио преуспевает, а представьте, как её полюбили бы зрители, если бы могли видеть. Юбки, платьица, красивые блузки, вечный рецепт гарантированного успеха – в этом наша героиня ничуть не сомневалась.
А затем на её голову свалился он. Злобный, вечно всем недовольный и, что хуже всего, чертовски сообразительный и находчивый – юноша? Голос его звучал относительно молодо, потому Настька и называла его, разумеется, за глаза, сопляком, у которого молоко ещё на губах не обсохло; ныне даже намёк на этого субъекта выводил её из себя, и отнюдь не беспричинно. Казалось, этот анонимный спорщик знал обо всём на свете, и на любую тему имелась у него своя, оказывающаяся на поверку несокрушимой, позиция, подкреплённая железными фактами; о чём бы ни говорила Горлохвацкая, он доказывал ровно противоположное и, стоит признать, доказывал с блеском. Если она пыталась отстаивать свои слова, неизменно терпела сокрушительное поражение и, более того, выставлялась едва ли не в глупом и нелепом свете; если соглашалась, самодовольный молодой человек принимался расспрашивать её о тонкостях того или иного вопроса – мы все понимаем, что несведущая Настасья рано или поздно оказывалась в дураках. А ещё он, этот гад, эта сволочь, совершенно не вёлся на лесть! Нет, представьте, комплименты его не трогали, похвалы лишь забавляли, а одного только внимания красавицы-ведущей было недостаточно; невольно у самоуверенной женщины возникал вопрос – мужик ли он вообще? Тем не менее, выяснять это в эфире она не могла, оттого и мучилась бессильной злобой.
Сотни и сотни раз просила она не соединять с этим сопляком, однако помощники лишь руками разводили: не могли они, видите ли, отследить сей момент. «Так ведь женский голос поначалу был!», - виновато оправдывался ассистент, покуда Насташка раздражённо шевелила усами, - «это он потом в мужской трансформировался». И она рвала и метала, и царапала стол, и швырялась аппаратурой (иногда получая за это нагоняй от шефа), всё без толку: день за днём аноним одерживал над ней верх, и постепенно письма, приходящие на радиостанцию, становились всё более и более ироничными. Когда же директор показал ей одну весточку с Лысой Горы, в коей открыто спрашивалось, не желает ли руководство «Колдуйбабы» сменить ведущего с красивого на умного, Настька решила, что дальше так продолжаться не может.
Среди коллег у неё полно было знакомых, и знакомых хороших, но настоящего друга – ни одного; обращаясь к ним за помощью, она понимала (а может, и ошибалась на этот счёт): за маской сочувствия они потешались над Горлохвацкой, а за её спиной, возможно, уже строили козни. Как бы то ни было, все сотрудники только руками разводили: мол, бывает, попадётся такой дотошный слушатель, а девки вот говорят, что одна радиостанция так и прогорела, а мужики говорят, что одна дикторша новостей так и была уволена с позором… Надо ли говорить, что реагировала на подобные заявления Насташка одинаково: злилась и беспокоилась, нервничала и переживала. Она даже вес стала терять, вот до чего дошли масштабы катастрофы! С такими темпами вскорости ей нечем будет соблазнять мужчин, так что меры требовалось принять немедленно и самые радикальные.
Потому ничего другого и не оставалось темноволосой, кроме как пасть на колени – фигурально выражаясь, дорогие мои, фигурально – пред сводным братцем и молить его о помощи и всепрощении. Делать это Настеньке было, разумеется, неохота, однако альтернативных решений на руках не имелось, а время поджимало: шеф, конечно, старый кобель, но дело своё знает и вполне может вернуть «МагиоМаяк» Простакову. Да, не спорю, на Игоря так не засмотришься, как на Настю в короткой юбчонке, но рисковать прибылью ради пусть миленькой, но всё-таки бабы – явно не в духе начальника. Увы и ах, пора нашей героине стыдливо поджимать хвост и ползти к бывшему родственничку и бывшему же любовнику – авось получится выжать из него содействие. Тем более некоторые работники, вкалывающие на «Колдуйбабе» значительно дольше Горлохвацкой, вспоминали, что этот проблемный слушатель уже возникал в прошлом и что предыдущему ведущему удалось его утихомирить.
Потому, окончив пытку сегодняшнего эфира, темноволосая не свалила домой побыстрее, как делала всегда – втихую от босса, разумеется, за кого вы её принимаете! – а принялась прихорашиваться к вящему удивлению тихони-ассистента. Силой воли заставив себя успокоиться и спрятать усы и когти, а также шерсть на загривке – ибо, если речь не идёт об извращениях, мужчинам подобное по вкусу не приходится – женщина извлекла на свет зеркальце, косметичку, все свои якобы магические примочки и приступила к единственному виду самосовершенствования, который допускала: к украшению собственной персоны. Ей требовалось старательно потрудиться прежде, чем предстать пред светлыми очами Простакова; учитывая былые провинности, коих набралось – хоть лопатой выгребай, ей просто необходимо было выглядеть и сногсшибательно, и хрупко и беззащитно одновременно: дескать, вот она я, кающаяся грешница, в которую ты так удачно влюблён, кажется, ты мне тоже нравишься. Давай начнём всё сначала? Дай мне второй шанс – а потом и третий, и четвёртый и так далее по списку – я буду мила и обворожительна, но сперва помоги мне. Ты ведь мужчина, я – женщина, всё так, как и должно быть. Слишком самонадеянная, наша героиня ни секунды не сомневалась в успехе этого своего тактического хода: разве мог влюблённый в неё Игорь ответить отказом, разве устоит он перед этой женственностью? Воспринимающая отношения полов однобоко, Насташка верила: она своего добьётся, получит нужное, как и всегда получала, за одни только красивые глаза… Ну, положим, не только за глаза, остальные немаловажные части тела тоже при ней, смотрите и трогайте на здоровье, главное – её собственная выгода. Ох, и предстоит ей обломать зубы об этого мужчину, да вот о том она, эгоистка и себялюбица, ведать пока не ведает.
Убедившись, что помощник покинул сие заведение, а прочие сотрудники не собираются нанести ей визит, Анастасия быстро переоделась: прежнее платье до колен сменилось новым, куда более приталенным, умело подчёркивающим бюст и обнажающим плечи. Распустив же волосы и зачесав их так, чтобы смотрелось покрасивее, Горлохвацкая кинула последний взгляд на зеркало, убедилась, что выглядит лучшим образом – она обладала удивительным даром не замечать своих недостатков, а потому «лучшим образом», как искренне полагала, смотрится всегда и везде – и с самым решительным видом направилась в сторону той каморки, что служила с недавних пор кабинетом бывшему брату. Лучше ему, чем ей, так что совесть у темноволосой не болела.
Она опасалась, что опоздала, завозившись, и мужчина давно уже покинул «Колдуйбабу»; лететь за ним чёрт знает куда по такому морозу Настасье отнюдь не улыбалось. Настя миновала коридор, кивая и расточая улыбки, гадая про себя, кто из ею встреченных какие интриги плетёт против неё – ведь уверена была девка, что все, решительно все готовы, пользуясь удобным случаем, «подсидеть» её, как сделала она сама в своё время – остановилась перед закрытой дверью и вслушалась. Сперва ей ответила непроходимая тишина, и женщина уже успела порядком расстроиться, однако, наконец, некто по ту сторону разразился едва уловимыми шагами; судя по звукам, он пребывал там в одиночестве, а кому ещё могло понадобиться лезть в узенькую клетушку ди-джея, как не Игорю? Потому Горлохвацкой и надлежало принять самый подобающий случаю вид, что она и сделала прежде, чем с показной робостью постучать в дверь.
Говорить первой было не в её планах, ведь куда эффектнее казалось заявиться молчаливой, будто бы разгромленной и побеждённой – что не так и далеко от истины, между прочим. Потому Насташка и замерла, накинув на себя осознание собственной вины, будто тонкое кружевное покрывало, впилась пальцами в край юбки, прикусила нижнюю губу: знала ведь, что это придаёт ей вид невинный и лукавый (по крайней мере, полагала так).
Дверь гостеприимно распахнулась. Настенька потупила взор, затем, будто нехотя, будто стыдливо подняла глаза, повела плечами, потеребила юбчонку, ни дать ни взять школьница, пришедшая просить прощение у учителя, которому подложила кнопку под зад.
- Здравствуй, Игорь, - стремясь придать голосу побольше драматической глубины, произнесла молодая женщина. Позволила произойти некоторой паузе, дабы достичь желаемого эффекта, прежде чем заговорить вновь. – Могу я поговорить с тобой?
Теперь она пристально глядела в глаза мужчине, почти не моргая, а неспокойная совесть всё твердила, какая же Горлохвацкая хитрая сволочь. Настя не спорила. Она действительно стервозна, ну, так что с того? Так и выживаем.

Пока Простаков боролся с совестью и корил себя за грубость и неуважение, Настасья только лишь удивлялась – как он вообще её не послал, едва увидев? Нет, она ожидала как раз противоположного развития событий и ничуть не сомневалась в том, что выбить из мужчины столь необходимую ей помощь окажется задачей вполне себе выполнимой; Горлохвацкая даже не думала паниковать и беспокоиться, она-то чувствовала себя в своей тарелке – не тогда, в эфире, под перекрёстным огнём ехидных замечаний и вопросов с подвохом, а сейчас, стоя у порога ди-джейского кабинета – а поскольку собственное осознание вины она временно задавила, то и не переживала особо. Её, между тем, интересовало иное: что удерживает Игоря от окончательного разрыва отношений, что мешает ему чётко обозначить свою к сводной сестрице ненависть и начать травлю? Казалось бы, такой удачный момент, лучше не придумаешь: на женщину одна за одной обрушиваются неудачи с анонимным слушателем, коллеги ропщут, какая она склочная и ни на что не способная, начальство наверняка уже недоумевает, зачем ей одной доверили вести «МагиоМаяк»… Самое время Простакову во всеуслышание объявить войны и выгнать некровную родственницу с позором, а самому с довольным видом усесться на ещё тёплое местечко. Почему же нет?
Вглядываясь в эти черты лица, что так хорошо успела изучить, темноволосая по-прежнему не понимала их обладателя. Ей знакома была каждая морщинка – хотя, кажется, с момента его отставки их поприбавилось, но совесть Насташки молчит по-прежнему – известно, что означает каждая вариация улыбки, как трактовать так или иначе брошенный взгляд; между тем сия особь рода человеческого представлялась ей загадкой, закутанной в тайну. Все поступки парня на деле объяснялись безукоризненным следованием чувству долга и ответственности, он, на редкость порядочный, не позволял себе сойти с пути честности, но Анастасия, вера в искренность у которой отсутствовала в принципе, этого не разумела, всё ей чудилась фальшь и одно лишь стремление угодить амбициям. По логике Настеньки, соответственно, всё, что совершал её когда-то-брат, было бессмысленно, она мнила наличие каких-то скрытых мотивов, жаждала их разгадать, чтобы получить в руки дополнительные козыри, не находила оных и становилась в тупик. Порой это даже пугало её, пусть не до ужаса, но всё же; страшно находиться перед тем, что не в силах осознать.
Всякий раз, когда воспоминания о пережитом, будь то попранная – ею же попранная – любовь, которой уже никогда, казалось бы, не возродиться, собственноручно провёрнутая подлость или же взгляд, которым одарил её мужчина перед тем злополучным метанием оливье, без спроса навещали нашу героиню, она только губу закусывала да приказывала себе думать о постороннем – разумеется, тщетно. Однажды один умный русский обратился к товарищу с таким предложением: постарайся, родимый, пять минут ни в коем случае не думать о белом медведе; надо ли говорить, что несчастный, как ни мучился и не вертелся мысленно, неизменно представлял себе именно треклятого медведя, именно белого. Так же ощущала себя и Настасья: пыталась сменить себе тему, но перед глазами сам самой всплывал образ Игоря – растоптанный, преданный и ничего, решительно ничего дурного не совершивший! «Не хватила ли я лишку?» - приходило подчас осознание, даром что Горлохвацкая немедленно принималась убеждать себя в обратном, дескать, всё она правильно сделала, а тот человек только прикидывается хорошим – все люди грешны и все тянут на себя одеяло, нам ли ни знать. Иногда от подобных выводов ей становилось горько, в душе ворочалось что-то тёмное, острое, мешающее вздохнуть полной грудью; зачастую же она попросту отмахивалась от подобных мыслей.
Понимала ли она сполна свою вину сейчас, стоя аккурат напротив Простакова с мастерской имитацией покаяния – вопрос открытый. Всякий раз, когда взгляд темноволосой касался нашего героя, она ощущала некое подобие трепета, оценить которое сама не могла. Эта реакция не была простейшим земным возбуждением, похоть куда более тяжела; это не была привязанность, как, например, к отцу или съехавшей от них матери; не радость встречи, какую испытываешь, видя подружку, через знакомство с которой сможешь получить повышение; всё, что дотоле возникало на эмоциональной карте Настьки, в сравнение с этим неназванным чувством никак не шло. И ей ведь не сказать, что приятно, скорее именно напряжённо – ведь не угадаешь, во что сие перельётся. А ну как она без памяти влюбится в Игоря и сама, своими руками всё ему отдаст? Для Насти такой поворот стал бы фатальным, она не смогла бы себя простить после этакой выходки, потому и старалась держаться твёрже – внутренне, не забываем, она изображает сейчас раскаяние – потому накручивала себя и предупреждала: «Не забывай, детка, он против тебя, все они против, на твоей стороне только ты».
Потому первые слова бывшего брата её не смутили, напротив, вполне устроили – именно так и говорили ей все те несчастные, кого она развела, обманула и подставила и к которым она снова пришла; всё это было делом простым. привычным, как правильно себя вести в подобных ситуациях, она знала хорошо, потому поджала губы и опустила глаза в пол на миг с тем, чтобы затем уж точно не сводить их с Игоря. Пусть налюбуется вволю на такую стыдливо-прекрасную девочку, ей ведь известно, что мужские сердца тают при виде раскаявшихся грешниц. Правда, понять Простакова она до сих пор не смогла, не то что предугадать его следующий шаг, но он ведь мужик? Мужик. Значит, и действовать станет как положено. Она его недооценивала, ох, как сильно недооценивала, обезличивала душевные привязанности и, в конечном итоге, себе же делала хуже, но знать того не знала. Да, даже самая хитрая баба может быть на диво глупой, вам ли не знать.
Настенька молчала. Пользуясь известной благодаря перу Моэма присказкой «чем больше актёр, тем дольше пауза», она держала язык за зубами и всё глядела трагично на Игоря, силясь добиться нужного эффекта, и если совесть и возмущалась, то до ушей Горлохвацкой эти протесты не долетали. Великой актрисой она, разумеется, не была, любой на месте мужчины сказал бы: переигрывает, нет в ней честности, одна только подлость через край; да вот только Настя выступала перед единственным, кто был к ней неравнодушен, и не боялась, что её шарм может дать маху. Надо лишь выждать и затем собирать плоды.
Она не ошиблась, и, когда Игорь дружелюбно распахнул перед ней дверь, позволила себе облегчённый вздох – пусть, мол, видит, как рада его женщина разрешению поговорить. И даром что женщина давно уже не его, да и, по правде сказать, никогда ему полностью, на все сто и не принадлежала, сейчас это, право, совершенно неважно.
Войдя, темноволосая обвела небольшой клочок пространства быстрым взглядом, выискивая то самое место, которое займёт для предстоящей беседы: нужно что-то удобное, желательно в тени, ни в коем случае ни в центре – с краю, в уголке, по-скромному, дабы подчеркнуть всю драматичную глубину её покаяния. Она надеялась на диванчик, однако руководство, по-видимому, не заморачивалось насчёт обустройства рабочего места ди-джея – зачем благодетельствовать тому, у кого эфира менее чем на полдня? – посему наша героиня присмотрела себе стул: всё лучше, чем ничего; выбрала, как обычно, самое удобное. Присев на самый краешек с таким видом, будто вышеуказанный предмет мебели нагрет до высоких температур и её филейная часть тела уже начала поджариваться, Насташка вновь упёрла взгляд на Игоря, безнадёжный такой, грустный взгляд собаки, нагадившей в коридоре и пришедшей каяться хозяину: ори, мол, заслужил.
И лучше бы он и правда кричал, рассыпался бы нецензурщиной или порывался даже рукоприкладствовать – она нашлась бы с ответом; бурной ссоре поставила бы в соответствие такое же бурное примирение, мы все понимаем, о чём речь. Нет же, Простаков опять повёл себя по-странному, не выговорился даже, а извинился и предложил продолжать, будто были у них идеальные отношения, а она допустила всего-навсего мелкую промашку! Подчас, право же, Насташка начинала сомневаться, живой ли он вообще человек и с нашей ли планеты.
Но когда девушке предлагают говорить, она начинает говорить, поскольку потрепать языком львиной доле представительниц прекрасного пола – дело самое любое.
- Я понимаю тебя, Игорь, - обыкновенно громкий, стервозный, иначе не скажешь,  голос зазвучал на удивление мягко; особенно же Анастасия попыталась выделить интонацией обращение. Мужчины любят, когда произносят их имена, а она всё мерила одними шаблонами – одному подошло, так и всем остальным подойдёт. – Спасибо за чуткость и за то, что впустил. После всего, что было… - снова пауза, коротенькая, но уловимая – я удивлена, что ты вообще хочешь со мной говорить.
Пальцы её нервно теребили край юбки, мяли податливую ткань и будто б невзначай приподнимали уровень видимости - пусть на жалкий сантиметр, но всё же. Давить на одну только сексапильность – Настасья не сомневалась в наличие оной у себя, наблюдатели же незаинтересованные могли бы возразить – стало бы ошибкой, ставить на один только раскаявшийся вид – тоже; вот и решила она жонглировать всеми своими хитрыми умениями в надежде, что кривая выведет. Всегда же выводила, почему сейчас не сработает?
Осознав, что заняла не самую лучшую позицию: она – на стуле, Игорь – рядом, едва присел на столе, как будто он подчиненный, а она – его босс, кому же это понравится, наша героиня решила сменить локацию и ещё раз прокляла мысленно скупого босса, пожалел, дескать, сюда диван поставить. Как бы то ни было, выгоднее всего ей будет подняться на ноги и продолжать беседу стоя, имитируя нашкодившую школьницу и директора.
- А знаешь, я была уверена, что ты придёшь ко мне, - Настасья подняла голову, взглянув на Простакова с неким подобием робкой улыбки, впрочем, быстро исчезнувшей – ни к месту была; волосы её при этом перекатились за спину, как она надеялась, легли красивыми волнами. – Думала, как буду тебя избегать, пока не поняла… я ведь ждала тебя.
Самым страшным было то, что несла Горлохвацкая сейчас не полную чушь, доля правды имелась: так, она действительно ждала. Пресмыкания, мольбы дать второй шанс, угроз, дальнейших выяснений – не суть важно, главное, никак не подозревала девица, что отвергнутый ею мужчина с такой видимой лёгкостью её позабудет. Да, она знала, что чувства его к ней не атрофировались полностью, но то, что он при всём при том предпочитал отсиживаться в сторонке, её задевало. Наверно, потому слова Анастасии и звучали так правдиво и весомо, но она не волновалась; зато, делая вид, будто кровь у неё отчаянно забурлила, сорвалась с места и после нескольких нервных шагов оказалась посреди комнатушки напротив Игоря – идеальное место в текущих условиях.
- Игорь… - теперь смотрящая прямо на него мадам смотрелась до абсурда неуверенно, покусывала губы и скрещивала руки в проявлении нервозности совсем как взаправду; если честно, она действительно была неспокойна. Всегда, обретаясь рядом с экс-братом после того треклятого оливье, Насташка беспокоилась, и совсем не из-за того, не запульнёт ли он в неё чем-нибудь ещё. – Ты помнишь тот день?
Под тем она разумела разукрашенное салатом платье и испорченный Новый год, конечно же. И Анастасия любопытствовала почти что искренне; тем не менее, был в её словах расчёт: вскрыть гнойник, дать мужчине излить все свои обиды и затем брать быка за рога.