Ссоры случаются в каждой семье. До слез и криков, до разбитой посуды, иногда даже до рукоприкладства. Бывает, в ходе ссоры разбивается даже не посуда, а то, что гораздо менее прочное. Души, сердца, эмоции. И не всегда находится достаточно сил, чтобы склеить все это снова. Да и то - склеенная чашка все больше будет пропускать воду. Везде ведь нужно знать меру - даже в ссорах.
Та ссора началась из-за какого-то пустяка. Пустяк перерос в огромную проблему, и вот уже летят обидные слова. Обидные слова обидными словами, разбитая посуда разбитой посудой. Обычное дело, семейное дело. Пока одна из фраз не обрушила все те стены, которые Наденька вокруг себя возвела.
- Ты никогда не думала ни о ком, всегда делала, что хочется. О себе ты тоже не подумала, пока не залетела, и теперь спихнула эту проблему на меня! - сказал ей Костя, и Надя... Надя впервые не нашла слов, чтобы ему ответить. Она только побледнела - страшно, до синевы. Губы запрыгали - слова попали прямо в самую сердцевину и без того подгнившего яблочка.
Было больно? Да, было. Даже не из-за слов его о безответственности, о нет. Было больно потому, что ее сына, ее малыша назвали проблемой.
Четырехлетний сын был ее отрадой, тем самым тросиком, который держал на плаву весь корабль. Мальчик с длинными, до подбородка, смоляными волосами, темными глазами, с ямочкой на подбородке, которую Наденька шутливо называла следом от поцелуя, серьезный маленький мальчик - он словно бы с самого начала понимал, что стал полной неожиданностью для своей глупой мамы, и даже когда был младенцем, почти не плакал без надобности - если ему что-то не нравилось, то он лишь надувал щеки и обиженно кряхтел. Он безумно походил лицом на своего отца, но характером был куда как лучше - обаятельный, улыбчивый, бесконечно обожаемый всеми вокруг. А Костя назвал его проблемой.
- Не прощу никогда тебе этих слов, - прошептала Надя. Голос сорвался, и его не хватило даже на простенькую реплику. - Ты сам.. ты... Господи, да лучше бы я никогда с тобой не встречалась. Сына не буди, я завтра заберу его. Не буду больше спихивать на тебя свои проблемы.
- Да стой ты! - начал было Константин, - но Надя, натянув платье, выскочила за дверь быстрее, чем он успел что-либо предпринять.

Ноги безумно болели, туфли были сбиты в совершенный хлам парковым гравием, тихонечко несла свои грязные волны Москва-река, покачивался на облаках безмятежный молодой месяц. Наденька сидела на пирсе и курила одну сигарету за другой. Слезы текли по щекам, мешаясь с остатками дневной туши и дымом, в горле стоял ком, словно бы Наденька проглотила не запивая огромную таблетку. Вопросы, вроде "что делать?", "почему так вышло?" и "что дальше?" горели перед глазами, словно бы выжженное флюоресцентной вспышкой. Нужно будет отнести утром Вовку к брату Сашке, Сашка племянника любит и ей не откажет ни в чем, Соня с Сашкой его и развлекут, и накормят, и спать уложат,  и обласкают со всех сторон, а ей останется только работать. Работать и снять квартирку где-нибудь неподалеку. И забыть про все свои чувства, и про Константина тоже забыть. Обожглась раз, вот теперь второй раз - на третий раз всяко будет полегче.
Только вот в груди было совсем-совсем пусто.

"Больно, больно, больно" - билось в мозгу у Птички, и чем больше она прижималась грудью к коленям, тем сильнее морозило в груди.
Мало кто знает о такой боли – о той, что глухо, гулким эхом отдается в груди и растекается по всему телу, причиняя не столько физическое, сколько моральное страдание? Настоящую, ту боль, о которой не хочется рассказывать никому, потому что она не проходит, потому что воспоминания о ней душат и убивают все живое в тебе, постоянно, медленно, но целенаправленно...
Что порождает такую боль? Предательство? Удары ниже пояса? Нож в спину? Можно называть, как хочется, смысл один. Кто-то кому-то доверял, поверил и обманулся, вроде как типичная жизненная ситуация, но, когда испытываешь это на себе, ощущения выходят за рамки привычных фраз. Палитра чувств сражает, накал страстей зашкаливает, вулкан эмоций так и хочет взорваться, но, – о нет, мы же в цивилизованном мире, держи эмоции при себе, ни в коем случае нельзя их показывать.
Натягивай маску и живи, как все.
Живи, дыши, ходи и улыбайся. Делай это маской - твои эмоции на хер никому не нужны, их нет, забудь про них. Мир молод и жесток, ему нет до тебя никакого дела, ему плевать на твои неприятные ощущения, у него еще около шести миллиардов таких как ты. 
Наденька тихо, надрывно поет Москве-реке колыбельную, которую обычно поет сыну, и ей кажется, что ее голос улетает ввысь, куда-то в Божьи уши, и Бог отчаянно зажимает уши и поплотнее накрывается облаком, читая ежечасно людские больные молитвы, в которых нет ни слова благодарности, а только призывы о помощи и роптание на все, что вокруг них. Миру нет дела до чужих сокровенных слов, он живет и несет в своих водах чужой карьерный рост, осколки душ и распавшиеся семьи. Ничего не меняется, люди ежесекундно умирают, ежеминутно рождаются новые дети, и каждый из них получает свою книгу Судьбы, пишущую золотыми буквами каждый их вдох и выдох. Наденьке больно - что ж, пусть справляется с болью сама. Это не физическое ощущение, это нельзя вылечить лекарством, это просто дыра в груди и морозная пустыня в дыре, и значит, ее можно вылечить без чужой помощи.
Надя курит, прижимает свои квадратные колени к груди покрепче, и напевает, раскачиваясь из стороны в сторону и беззвучно рыдая. О нет, таких ощущений еще никогда не было. Даже когда она рожала свое выстраданное дитятко, даже когда свистоплясный гадюк плюнул в нее ядом и прожег кожу аж до кости. Но та боль забылась, утихла и стерлась, унеслась желтой пылью в воды Леты, а эта есть здесь и сейчас, и кажется, что ее не пережить.
Надя поет и курит, а внутри у нее все тихо звенит и вибрирует - и она тут же понимает, что это означает. И ее руки начинают слабо сиять в предрассветном мареве утра, словно бы приветствуя своего сиамского близнеца. Надя слышит шаги, но не поворачивает головы. Потому что это... а нет, может и маньяк, кто его знает.
- Обиделась, значит? Теперь будешь гордо надувать щеки? - говорит маньяк и садится рядом. - Так не найдется сигареты для меня? Птичкина кривит губы в подобии улыбки - ей не надо поворачиваться, чтобы сказать, что у маньяка небольшая щетина, мешки под глазами и горестная морщинка от того, что он всю ночь не спал и его еще отправили ее искать.
Но она поворачивается и оказывается лицом к лицу к Минину. И все то, ослепительно-обидное и острое снова полосует ей душу натрое.
- Ооо, - Птичкина не стонет, это какой-то придушенный, тренькающий полувсхлип, болезненный донельзя. - Ооо, Господи! - повторяет она, и слепо тычется Минину в плечо, задыхаясь от накативших слез.

Выворачивать свою душу перед кем-то - наверное, самая сложная на свете вещь, помимо перенесения каких-либо страшных невзгод или восстановления после повреждений. Наденька никогда не понимала и не поймет тех людей, которые ходят к психологам и рассказывают им всю историю своей жизни - в мельчайших подробностях, не опуская и не приукрашивая никаких деталий. Это ж ужасно, равносильно тому, что ты вывернешь свою душу наизнанку, как выпотрошенную заячью шкурку, и оставишь висеть на виду - подойди любой, посмотри, кто-там. А чужая душа для людей - аттракцион, каждому же интересно проверять другого на прочность - плюнуть, уколоть, ударить. Аттракцион же, душа и так и так вывернута, хуже и больнее ей уже не будет, правда ведь?
Наденька знала, что Женька не станет ее ни о чем расспрашивать, не будет осуждать или что-то говорить. После того нечаянного переселения тел он стал, в своем роде, ее близнецом - у нее часто проявлялись типично женькины черты, да такие, что иногда даже Ларису передергивало от сходства. Чуть-чуть передался и дар - иногда, в минуты самых сильных волнений у Наденьки начинали слабо мерцать ладони, излучая рассеянный свет. Сарданапал как-то назвал это остаточной магией. Тогда же, примерно, наладились и их отношения - больше никто друг на друга не огрызался, не подкалывал и не обижал. Воистину, чтобы понять другого иногда нужно всего лишь побывать в чужой шкуре. И все немедленно встанет на свои места, правда же?
Наденька рыдала. От рубашки Женьки пахло одеколоном и табаком, он поглаживал ее по плечам, и Птичкиной казалось, словно из ее кожи одну за другой вытаскивают все занозы и ядовитые шипы, что из вен выходит яд, и снова течет кровь. Обида на Костю была слишком сильной, чтобы пережить ее в одиночестве, и Птичкина жалела себя, покачиваясь на волнах душевной боли - и ей немедленно нужен был катализатор, чтобы прервать вот эту болезненную пелену дыма и злости. Нужен был сильный отвлекающий фактор - и Женька его предоставил, усыпив ее бдительность разговорами и столкнув в воду.
Наденька очнулась только тогда, когда над ее головой сомкнулась грязная вода Москвы-реки. Сквозь толщу пробивался лунный свет, рот наполнился водой, и Птичкина рванулась вверх, выныривая и брезгливо отплевываясь. Теперь не было больно - Наденька злилась, да еще как!
- Ебать ты тупой дебил, - сообщила она злобно Минину, взволнованно закрывшему руками лицо. - Дурак! Мои сигареты! Ты знаешь, сколько стоит это платье и что за дрянь может быть в этой воде?! Если у меня будет какое-либо кожное заболевание, то так и знай, счет за лечение я пришлю тебе. Немедленно помоги мне! - и, когда Женька протянул руку, Надя сильно дернула ее на себя. Раздался торжественный всплеск. - Вот и мучайся теперь вместе со мной, одна от дерматита я страдать не буду!

Кажется, ночных поползновений не заметил никто. Вода постепенно успокаивалась, обиженно пузырясь кругами, фонарь светил мягко и задумчиво, по-пушкински вычурно изгибалась резная скамейка, горстью серебряных монет поблескивал гравий на дорожке под полной луной - и весь этот прекрасный, прямо-таки прерафаэлитски-идиллический пейзаж самым вопиющим образом нарушали два тела, женское и мужское. Тела вели себя в высшей мере странно - отфыркивались, дрожали и ругались, тяжело дышали и отплевывались, а одно тело даже порывалось стянуть с себя одежду, и смотрелось бы это очень волнующе и непристойно ровно до тех пор, пока кто-нибудь не осветил бы два этих тела. А когда осветил бы, то разочарованно бы сплюнул - телами были всего лишь мокрые с ног до головы мужчина и женщина, причем мужчина страдальчески кривился и пытался стащить с себя намертво прилипшую кофту, а женщина, дрожа, пыталась придать юбке хоть сколько-нибудь приличный вид, потому что та настолько бесстыдно облепляла ей ноги, что это смотрелось даже неприличнее, чем если бы она просто скакала по берегу голышом.
- Плевать на платье, плевать на платье... Дурак! - выдала Птичкина и попыталась отжать подол платья - и тут же горестно застонала, потому что искуственный шелк стал похож на рваную половую тряпку, которую достали даже не стану говорить откуда. - Платье, между прочим, мне подарила твоя жена! Она знала, как мне его хочется, поэтому купила на день рождения и приложила чек, чтобы я почаще вспоминала о ее доброте. И если Лариса спросит, куда, мол, свет-Наденька, ты дела то платье, что я подарила тебе, я обвиню во всем тебя! - Наденька отошла от Минина и подхватила небольшую сумочку, которая очень удачно лежала на пирсе в тот момент, когда Женька столкнул ее в воду. Порылась в ней. Довольно хмыкнула, обнаружив пачку сигарет и кошелек сухими и тепленькими. Робкий солнечный луч высветлил индиго небес и превратил их в светло-синие. - Мне дерматит ни к чему, я не хочу покрыться пятнами и чесаться. И ты, думаю, тоже.
Надя достала сигарету, щелкнула зажигалкой и с наслаждением прикурила - а затем повернулась к свояку. Женя обсыхал со страдальческим лицом, его светлый свитер был заляпан грязью, в волосах запуталась тина, сам Женька чесал голову с таким потешным выражением лица, что Надя не выдержала и закашлялась. А уж когда Минин отметил, что Птичкина красотка - и вовсе расхохоталась. Они так и хохотали - вместе, синхронно, и руки у обоих слабо светились желтым.
- Аааа, - Птичкина схватилась за живот. - Все, не могу больше смеяться. Давай думать, как привести нас в модельный вид. Так, посмотрим. Парус утюгус! - платье Птичкиной высохло, грязные разводы, впрочем, остались. То же самое произошло и с нарядом Женьки, причем, волосы у обоих тоже высохли в том положении, в котором были в воде - с грязью, водорослями и тиной. - Теперь ты, красавчик. Надеюсь, ты знаешь какое-нибудь заклинание от грязи. Как только станем красивыми, пойдем в парк аттракционов тут неподалеку. Он круглосуточный, и мы просрем все твои командировочные на мороженку, сладкую вату, карусели и попкорн. Согласен, герой?