You are not alone,
it took you far too long to see me
- Я не верю в Бога, - полуулыбается Дана и скептически приподнимает бровь. Она тихо освобождает руку из его пальцев и вставляет ключ в дверь своей комнаты. У нее с этим юношей третье свидание, и Крылова все еще производит на него впечатление. Допустим, его зовут Миша. Или Паша. Нет, все-таки Миша. - Бога нет. Не потому, что я так хочу. Или он мне что-то сделал. Или это модно. Или я потеряла веру. Или кто-то мне сказал. Или мне приснилось. Просто его нет, Миша. Его нет.
Миша смотрит на Дану взглядом, полным интереса, чем заставляет ее понять, что вот - он, на крючке, попался, она показала ему свою особенность, свое инакомыслие, свою исключительность, которой нет, но которую легко можно себе пририсовать, если ты достаточно наблюдателен. Миша теперь будет всю ночь думать о ней, а завтра соберется с мыслями и сделает что-нибудь как будто бы из ряда вон выходящее, но на самом деле ожидаемое и даже предусмотренное. Утром Дана сбегает к Оле или Яде, попросит научить целоваться. Или реагировать на неожиданные действия. И девушки, безусловно, дадут тысячи полезных советов. Но Миша, видимо, заинтригован настолько, что не хочет ждать до завтра, Миша излишне самоуверен, но Дана не зря подруга своей Оли, она знает, что можно позволить, а что - нет, Крылова смеется и прячется за дверь. - Спокойной ночи, Миша, - шепчет она из щелки и закрывает дверь уже на замок. После чего почти вприпрыжку бежит к зеркалу, посмотреться, увидеть горящие глаза - понять, что она красивая, что она была красивой, что в данный момент лучше нее нет никого. И зеркало дает ей эту возможность, возможность понять, что так и было: и глазища огромные светятся чуть-чуть нездоровым блеском, губы чуть подрагивают, на щеках - румянец, спина прямая и счастье, счастье. Такое счастье, когда тобой восхищаются.
Птичкой порхает по комнате Богдана, окрыленная своим успехом, она находит себе тысячи дел: смыть косметику, развязать заклинанием шнурки на кедах, посмотреть зудильник, расчесать рыжие волосы, почитать любовный роман, сидя на табуретке, покрутить обруч (ну что вы, она ведь так потолстела с этих его подаренных шоколадок!). Девушка делает все, чтобы не засыпать. Она не спала толком уже четыре дня, она провела весь день на адреналине, она хочет спать, спать, от постели тонкий запах тепла, она мятая и свежая, Дана не любит заправлять за собой, Дана не умеет этого делать. Дана плохо спит больше двух лет. Ей важно проснуться, по сравнению с этой нуждой - важность заправления кровати встает на задний план. Зато менять постельное белье приходится чуть ли не каждый день. И стоять в очереди под душ - каждое утро. Потому что просыпается она промокшая до последней нитки. Ей никогда не бывает так страшно, как во снах.
В конце концов, она устает бороться. Она натягивает пижаму, завязывает волосы в косу, смотрит на свое куда более потухшее отражение и просит:
- Помоги мне.
Богдана накрывается одеялом по самый нос, сжимает и разжимает пальцы ног, прикидывает, сколько секунд осталось до того мгновения, когда он сомкнет глаза и не разомкнет их до следующего вскрика. Все эти секунды она, неверующая, будет молиться. Как молилась вчера. И, кажется, что всегда. Помогибожепомогибожепрошутебяпомогибожеспасименя. Спаси меня. Она напоминает себе безнадежно больного, который всю жизнь считал себя атеистом, потому что в глубоком маразматичном детстве Господь не исполнил желание - мама не купила велосипед. А потом врачи говорят, что, у тебя, больной, рак мозга, тебе остался год. Или даже меньше. И он начинает неистово молиться, выпрашивать у небес дни, шансы и надежды, любовь, спасение, прощение... И наступает темнота... И сложно раскрыть веки... Я не успела домолиться.
Вырывается неразборчивое, слезное и капризное:
- Спаси м...
И она засыпает.
В будущем, в медицинских картах пациентов с подобными заболеваниями будет отмечено, что люди, подверженные подобным болезням, засыпают вдвое или втрое быстрее, чем здоровые.
***
Я не помню, сколько сижу здесь. Я не помню, сколько ночей прошло мимо, сколько зим пролетело. Я не помню, сколько людей здесь утонуло, я не помню, сколько туристов здесь побывало. Вокруг меня белый мир.
Передо мной черное озеро.
Я голая.
Я изношенная.
Я использованная и немного выкинутая.
Меня трогали все мужчины, что проходили мимо.
В меня плюнули все женщины, которые здесь бывали.
Ни один мальчишка не забыл кинуть в меня камнем.
Иногда я пыталась уползать, но ползать я могу только по периметру озера, и камни все равно меня достигали.
На огромных булыжниках чернеет моя кровь.
На моем теле повсюду отпечатки грязных мужских пальцев.
Последний раз я ела что-то выкинутое из проезжавшего по этой белизне автобуса.
Пила собственную кровь или пот.
Когда мне холодно, я кричу.
Когда мне жарко, я подползаю к озеру.
Когда мне не хватает человеческого тепла, я сама подползаю к мужчинам. Иногда они не проходят мимо меня неделями. Но человеческого тепла мне не хватает месяцами, поэтому я жду.
Они делают мне больно, так больно, что лучше камни, но зато от них тепло.
Меня так давно не обнимали.
Здесь тонуло множество самоубийц.
По ночам их души летают над озером. Они могут подлетать ко мне вплотную и хохотать. Но мне не страшно.
Потому что
в этом озере
где-то очень глубоко
лежит мое
сердце.
Поэтому я не могу далеко уползти. Я даже встать не могу - только ползать. И говорить тоже, только выть или кричать. По-моему, здесь нет Бога.
Приехал новый автобус. Или нет. Старый автобус. Экскурсовод показывает на меня пальцами, отмечая меня как главную достопримечательность этого озера. Кажется, он разрешает желающим кинуть в меня камнем, уверяя, что со мной ничего не случится.
Услышав его слова, я начинаю трястись и быстро-быстро ползу на животе ближе к сердцу, ближе к озеру. Это инстинкт самозащиты. Камни все равно достанут, но так мне будет казаться, что не очень больно.
Какие-то мальчишки уже хватают все, что попадается под руку, но я слышу женский вскрик. Злой, отчаянный вскрик. Я уже давно не понимаю всех вещей, всех слов, я знаю только слово "камень", я разбираю интонации. Но этот крик... Я пытаюсь оторвать руки от головы, но они намертво к ней прилипли, они боятся, что вот сейчас я взгляну на людей, и тогда кто-нибудь сломает нос, и будет нечем дышать. Я понимаю, что если мне сломают нос, мне будет нечем дышать. Потому что рот создан, чтобы я могла кричать.
Я заставляю себя убрать руки от головы только тогда, когда девушка осторожными шагами подходит ко мне.
Я отползаю еще ближе к озеру, но она ускоряет шаг. У нее развеваются белые волосы, но здесь никогда не было ветра. Она настигает меня быстро, она умеет ходить. Она хватает меня за плечо и что-то тихо шипит. Успока-а-аивает? Девушка садится рядом со мной на белый песок. Шипит что-то. Я начинаю поскуливать, показывая на шею. Там есть кровь, и она болит с вчерашней темноты. Я поскуливаю, объясняя ей, что она может бить меня, но только не по шее. Но она говорит голосом, который объясняет мне, что бить она не будет.
Я верю ей, потому что я ее где-то видела. Я ее где-то любила. Когда-то давно. Очень давно.
И я говорю еще одно слово, которое знаю. Я объясняю:
- Теплоооо. И кручу пальцами, показывая тепло.
У нее из глаз вода. У меня сердце в воде. А у нее из глаз вода.
Кажется, она видит, что у меня нет сердца. Увидела дырку у левой груди. И из глаз у нее полилось еще больше воды. И я понимаю, что тепло. Так тепло, что хватит на много-много месяцев.
И тогда у меня из глаз - вода. Много воды. И заболела дырка. Она снимает с себя что-то, накладывает мне на грязные плечи. Ее руки касаются моего лица, а потом губы.
Я хочу рассказать ей, что мое сердце на дне озера и что я не могу его достать, что отползти я тоже далеко не могу, но я помню только два слова: "камень" и "тепло". Поэтому я трогаю дырку грязными пальцами и показываю на воду. Я мычу - плохо.
Она подбирается поближе к воде.
Я пытаюсь ее удержать, оттянуть. Там ведь тонуло столько людей. Это озеро так любит людей, что затягивает их туда само.
Я оттягиваю и мычу - нельзя, нельзя! - но она смеется и отмахивается. Она говорит, что хочет вернуть мне мое сердце.
Она черпает воду руками. Она морщится.
А в это время кто-то кричит. Я недовольно оборачиваюсь. Я боюсь, что она сейчас уедет. И больше не тепло.
Я смотрю на этих людей и понимаю, что я ее не отдам.
И тут - вскрик. Всплеск.
Все как-то медленно.
Я оборачиваюсь и понимаю, что озеро забрало и Ее.
Я никогда так не кричала.
Я никогда так не кричала.
Я смотрю в его темную гладь, но ничего не вижу.
Только волны колыхаются.
И я думаю, что я прыгну туда за ней. Я не знаю, почему, но я.
Она пытается выбраться, я вижу ее пальцы. И я хватаюсь за них.
Или я ее вытяну, или я утону вместе с ней.
Больше - никак.
Дырка на левой груди шире, я тянусь, я хватаю ее руку, сначала одной, а потом ищу кисть, но меня не хватает.
Люди куда-то исчезают, исчезает все, но только не озеро, я ложусь на него грудью, я чувствую, как на дне что-то всколыхнулось и мощная, тугая боль поразила меня прямо в дыру. Вода как будто закричала, почти как я, и на поверхности показалось ее тело. Я тяну ее наверх, я вытаскиваю ее на берег, потому что она легкая, потому что все еще теплая, но вода все еще кричит, кричит по моей ране, и я даже не замечаю, как все становится черным.
Сердце нашло меня, я тону.
Я кричу.
Мне страшно.
Я вытащила тебя?
Ты жива?
